Мария Соловейчик
Марокко – страна изумительного разнообразия, но для того, чтобы его увидеть и оценить, нужно проделать большой путь. Мы проехали около 2 700 км., в том числе часть по горному серпантину. Тело мое помнит сомнительное удобство автобусного сидения, но душа переполнена иными впечатлениями.
Из сумки с ручной кладью я достаю инкрустированный металлом стаканчик из толстого стекла, купленный в день отъезда в одной из пестрых лавок Эссауиры. Обычно в лавках Марокко о цене товара надо спрашивать, и продавец называет вдвое или втрое большую от той, за которую он рассчитывает продать. Это не алчность, это рыночный этикет, сообщение: “Я не дурак”. В лавке, где я обнаружила нужный мне стаканчик, цены почти на все товары были написаны на бумажках, и скоро я поняла, почему – высокий худой старик-бербер, неспешно раскладывавший свой товар, был совершенно лишен голоса. Стаканчик, в нарушение рыночного этикета, я купила, не торгуясь. Пока старик шарил по карманам в поисках сдачи, мы смотрели молча друг на друга, и вдруг откуда-то из непонятных недр его пораженного горла донеслось: “Vous etes tres symphatique” (“Вы очень милая”). Он наклонился и поцеловал меня в щеку. Теперь в этот стаканчик я пересыпаю песок пустыни.
Встает в памяти отель на границе дюны. Невозмутимый молодой бербер Али, выдающий нам ключи от комнат. Он живет в своем неизменном внутреннем ритме, и в ответ на суетливое щебетание европейцев: “А у меня “Moha”, а у меня “Baha”, ой, а что это такое?”, отвечает размеренно и спокойно: “Это старинные берберские имена, мадам, сейчас их уже не употребляют, и чтобы они не забылись совсем, мы даем эти имена комнатам нашего отеля”. Нам предстоит полуторочасовое путешествие по пустыне на верблюдах, и я волнуюсь. Али ненавязчиво держит руку на пульсе настроений: “Все в порядке, мадам?” – “Не знаю” – “А что?” – “Очень жарко”. Пауза. И спокойный ответ: “Я надеюсь, мадам, на этой жаре вы не расплавитесь”. Я признаюсь ему, что боюсь пустыни. “Чего вы боитесь, мадам?” – “Мне кажется, здесь я один на один с миром. И нет никакой защиты”. Снова короткая пауза. И ответ: “Но это и есть лучшая защита. Если нет защиты, это значит, что нет и угрозы. Вам нечего бояться, мадам”. А потом была под моей рукой мягкая морда Настиного верблюда, обтирающего рот о мою коленку, плавный, медленно меняющийся по мере нашего движения рельеф песчаных дюн, бисерная нить каравана, ведомого номадом в голубых развеващихся одеждах, скрывающееся за дюной солнце, постепенно темнеющее небо и проступающие на нем звезды – одна, другая, третья, и в конце концов все небо в алмазах и туманностях звездной пыли. Был ужин под звездами, а потом танцы под ритмы африканских барабанов. Была ночь в шатре туарегов, а в шесть утра – рассвет, который мы наблюдали, взобравшись, кто до какой высоты смог дойти, на бархан, как на ступени амфитеатра. Спустившись по окончании зрелища с бархана, я высыпала в полиэтиленовый пакетик из своих ботинок набившийся туда песок пустыни. Этот самый песок и лежит теперь в моем новом стаканчике. А я продолжаю разбирать свои сокровища.
Вот огромный, величиной с ладонь, кристалл соли. Его вложил мне в руку рослый бербер, встреченный нами по дороге в соляную пещеру Атласа. “Это для вас, мадам”. Теперь я держу этот кристалл на ладони. И первое, что вспоминается – лицо нашего проводника по ущелью Атласа и хозяина отеля “Друзья”, Мухамеда. Мухамеду на вид лет 45, он небольшого роста, движения у него мягкие, быстрые и точные. Вошел, посидел, вышел, снова появился, кажется, что он одновременно пребывает в нескольких местах. А взгляд! Когда я смотрю на него, мне кажется, что я со всеми своими образованиями и заграничными стажировками, никакой психолог по сравнению с ним, потому что смотрю на мир свозь очки своих комплексов, а его мимолетный, внимательный взгляд не замутнен ничем, он ясен, как высокое, пронзительно голубое небо Атласа.
Я помню высокие своды соляной пещеры и слоистые горы, похожие местами на шершавый хребет динозавра. Я помню легкий воздух, с которым вливаются в тело волны энергии, и уходящие ввысь бурые стены узкого ущелья с бредущей по невидимой тропке вереницей коз. Я помню отель Мухамеда, потрясающей вкусноты курицу с лимоном в тажине, ритмы африканских барабанов, оливковую ветку над входом в мой номер, простые стены и изысканный узор чугунных решеток. Я помню напоенную ароматом трав темную каморку, где молодая, по самые глаза закутанная в платок женщина пекла хлеб в глинянном очаге на полу (травы специально подкидывают в огонь, чтобы хлеб пропитался их духом), а потом поила нас мятным чаем, на который мы все быстро подсели.
Следующий трофей уже не подобранный, а купленный за деньги – крошечная коробочка с красными пестиками (или тычинками? ах, почему я так плохо учила ботанику!) шафрана. Сбор шафрана длится около двух недель в конце октября, и мы это время захватили. В шафрановый город Талиуин мы ехали сквозь строй красных флагов. Вначале гадали – что это, короля что ли ждут? Спросили у водителя. Оказалось, что так Марокко готовится к встрече праздника шафрана, который для Марокко почти то же, что для России нефть. Чтобы увидеть, как растет шафран, от города нужно проехать вверх, в горы: шафран капризен, ему нужна определенная температура, в жаре он не растет. Вместе с матерью хозяина плантаций мы ползали по ровным рядам посадок, снимали нежно-сиреневые цветки, а потом под руководством дочери хозяина вынимали из них огненно-красные тычинки (или пестики?). И после, сидя на ковре прямо в поле, пили шафрановый чай.
Дальше пошли морские трофеи. Вот раковина моллюска с пупырчатыми наростами. Я беру ее в руку и слышу шум теплого моря, и ощущаю, как закручивают меня набегающие одна за другой волны (о, это рай для серферов), и вижу низкорослые бело-голубые домики портуральской архитектуры, пальмовые аллеи, белый парапет набережной, и чувствую запах свежеиспеченной на грилевой решетке рыбы – это маленький, уютный городок Сиди Ифни, самая южная точка нашего путешествия. Мы медленно бредем по тихой улице. Навстречу – пожилой мужчина, который выгуливает сразу двух собак и отчитывает их по-арабски. Я говорю по-французски (этим языком здесь владеют все): “У вас много собак”. Он живо откликается: “Нет, всего две”, спрашивает нас, откуда мы, и, узнав, что из Петербурга, говорит, что часто бывал там на конференциях. Я начинаю переводить его речь своей спутнице Лизе, которая не говорит по-французки. “А по-английски говорите?” и наш собеседник с легкостью переходит на английский, хотя вообще-то он немец, профессор медицины и купил себе домик в Сиди Ифни 7 лет назад. Ах как мы позавидовали этим западным пенсионерам!
Этот сувенир вдвое больше моей ладони – раковина кальмара. Ими было усеяно побережье неподалеку от Сиди Ифни, где мы видели еще одно Марокканское чудо – мощные скальные арки, уходящие в море. А этот изъеденный морем (иногда даже дырки видны на просвет) камень – это почти скала Эссауиры в миниатюре. Такие видны с крепостных стен порта. Между их зубьями пожилые американки, разложив свои альбомы, выписывают акварельные пейзажи. Тучи чаек с криками носятся над рыбной гаванью и над островками в море. Рыбаки плетут сети, качаются на волнах десятки синих лодок. Эссауира – марокканская Одесса, вольный и веселый портовый город. Здесь процветает торговля: яркое изоблие ковров, покрывал, кожанных сумок, украшений, расписной керамики, светильников, барабанов всевозможных форм и размеров, металлической посуды, здесь лавки со знаменитым арганным маслом во всех видах, травы и специи, невиданное разнообразие рыбного рынка. А когда глаз утомится от этой пестроты, можно свернуть с любой из широких торговых улиц и окунуться в лабиринт таинственных коридоров, арок и переходов белой медины, рискуя заблудиться или попасться на язычок бойким эссауирским школьницам, которые, окликнув вас по-французски, начинают подшучивать над этими дикими европейцами на своем языке. Можно зайти в хамам или тихое кафе, отдаться тонкостям восточного массажа. А вечером потянуться с толпой к Северной башне, чтобы полюбоваться восхитительными красками, которые выплескивает закатное солнце в небо над Эссауирой.
Вот и закончились мои трофеи. Но еще было много всего, что осталось в фотографиях и в памяти.
В деревне Тамнугальт на одну ночь нашим приютом стал казбах ХVII столетия, часть которого перестроена под гостиницу. Утром я бродила по своему новому жилищу, трогала кованные двери, резные решетки, мощные деревянные засовы, смотрела с террасы на сады финиковых пальм и горы вдали, и внутри крепло орщущение, что дворцы восточных сказок мне теперь не чужие, что-то вроде: “А, знаем, живали…”. По музейной части казбаха и по пальмовым садам нас водил замечательный гид Хишам. Синяя накидка туарега болталась на нем как на 14-летнем подростке папин галстук – она то развевалась, как парус, то перекручивалась вокруг шеи, потому что Хишам постоянно находился в движении, заливая нас волнами своей молодой энергии: он иллюстрировал жестами каждую фразу, совал нам в руки музейные экспонаты для более подробного ознакомления, тащил смотреть, как строят рабочие земляную изгородь, а через пять секунд уже махал нам руками с другого конца поля, где он, взлетев по лесенке на пальму, рвал финики, чтобы наполнить ими наши ладони, попутно он объяснял, как финики стимулируют мужскую энергию и повышают рождаемость. “А в этом домике жил когда-то знаменитый доктор. Он давно умер, но среди жителей моей деревни до сих считается, что если ребенок много плачет, матери надо провести с ним ночь у этого дома, и он станет веселым. Моя мать когда-то переночевала со мной у этого домика и с тех пор я такой веселый” – и Хишам ослепляет нас широченной улыбкой.
Еще мы побывали в удивительно живописной долине, неподалеку от городка Тафраут. Здесь в художественном беспорядке были разбросаны, сбиты в кучу, нагромождены один на другой огромные каменные валуны и которую какой-то не то бельгийский, не то голландский безумный фантазер-художник решил превратить в свою творческую мастерскую, выкрасив эти груды камней в разные цвета – от серого и голубого до густо-фиолетового и розового (ох и позавидовал бы такой мастерской Пикассо!).
Был совершенно доселе неведомый мне мир гончарного производства на фабрике в Марракеше.
Был расположенный на холме древний казбах Аит бен Хадду, с выжженными солнцем, лунными пейзажами по одну сторону холма и зеленой пальмовой долиной по другую, где протекала полувысохшая речка.
Были чайки над светлыми стенами Эль Джадиды и таинственные своды каменной цистерны для сбора воды, построенной здесь португальцами.
А еще были дороги – в горах, над морем, через городки и поселки, подчас долгие, но невероятно красивые и разнообразные.
Осталось ощущение, что за две недели я прожила 10 маленьких жизней, и эта яркая разнообразная мозаика не сложилась пока для меня в целостную картину под названием “Марокко”. Может быть, это произойдет позже. А может и не произойдет вообще, и я так и буду окунаться в разные картинки как в отдельную жизнь, черпая в каждой из этих жизней новую энергию.